«Литовский Иерусалим» — цвéта литовского акцента в русском языке: легкая серость на белом коне. У этого города женское лицо. Говорят: «У войны не женское лицо», а здесь женское: немного поблекшее, худощавое, тонкие губы, высокомерно-постный взгляд, который по-русски не прочитывается. К счастью. Ничего хорошего о себе не прочитаешь.
БЕЗ МАСКИ
Пускай погибну я, но прежде
Я в восхитительной надежде…
(П.Чайковский)
Это заблуждение думать, что Россия сидит на нефтяной игле. Россия сидит на игле русской литературы ХIХ века. Это ее главное полезное ископаемое.
Уже давно я активный пользователь ФБ. Это и записная книжка, и социальный барометр, и променад. В контексте Украины, Польши, равно как и грузинских событий мне случалось писать, изначально для себя, правда, на виду у других. Потом всплывало в каких-то текстах. И всегда под углом зрения своего еврейства.
Но по порядку.
2008
За bed & TV в Паланге мы платим около пятидесяти евро. Вместо bed & breakfast. (Литва, в том, что касается свежих булочек, не только не вошла в НАТО, она еще не вышла из Варшавского Договора: хлеб, чтоб не черствел, сутками хранится в целлофане, как у моей тещи.) Интернета у нас нет, а по телевизору можно принимать, не считая литовских, только российские программы: «РТР-планету», «Вести». Потому-то я и опоздал к началу грузинского кино — включил свой безальтернативный ящик, когда звездная пара уже в полный голос делала свои государственные заявления. Сильная половина возвратилась со спортивных мероприятий в Пекине и озвучила свое виденье вопроса с той подкупающей честностью в голосе, которая призвана подсказать зрителю, кто в этом кино хороший.
*
У государства два лица. Рядом с первым другое «первое лицо» смотрелось в привычном для себя свете: компенсировало взрослым словом «отморозок» то, что не достает до пола. Как из всех видов шарлатанства худшее — это шарлатанство от медицины, когда крадут чужое наследство, обирают будущую вдову и сирот, так из всех видов пропаганды недостойнейшая — та, которую ведут на фене. В двадцатом веке Россия была опущена, замочена в сортире, ссучена и, отмотав свои восемьдесят, старой лагерной сукой вышла на волю. С учетом «особенностей национальной истории» и разговаривают с народом. С зэками на зэчьем языке — чтоб не учуяли слабину и не запрезирали.
В сущности, не важно, что говорится, важно, кто говорит. Под одним и тем же «я обвиняю» подписываешься в зависимости от того, кто этот «я», Геббельс или Черчилль. «Дас Рейх» писала чистую правду о большевиках. Все «озвученное из Первых Уст» об украинской государственности тоже чистая правда. Будь Украина гомогенна, она давно бы узурпировала «русскую идею», а не придумывала бы себе биографию[1]). Тем не менее жаждать присоединения Севастополя к России московское градоначальство может на том же основании, на каком венский магистрат мог бы рассчитывать в один прекрасный день на карте Австрии обнаружить Лемберг.
*
Что Волга впадает в Каспийское море, я твердо усвоил, прочитав набоковский «Дар». А еще — что все наоборот: смерть невозможна, а распад страны неизбежен. Географический статус-кво — это не для империй. Предприятию, чтоб не закрыться, надо постоянно расширяться. Но прирастать морями и землями больше не удастся. Гениальность России обложена таким тяглом «наших исконных российских мерзостей» (все тот же Набоков), что платить — себе дороже. А чтоб кто-то другой платил — нет охотников, кредит исчерпан. Лучше расползтись. Пик гениальности России пришелся на девятнадцатый, начало двадцатого века. Появится еще один «голован», наподобие Вены — Москва. Многим гениям суждена короткая жизнь. Сегодня эта страна вполне заслуживает своего гимна, да будет он ей реквиемом, как был им для миллионов.
Лично я всегда сознавал, что родился на кладбище и писать мне предстоит на мертвом языке — как Агнону, Спинозе или Башевису-Зингеру. (У меня в романе преподавательница латыни говорит преподавательнице русского: «Пожалуй, мы становимся соперницами. В мое время учащимся предлагали два классических языка на выбор».) Я всерьез не мог идентифицировать себя с этим государством. Если это моя беда — как мне было сказано когда-то — то я предпочитаю бедствовать.
*
Играл с дирижером Кахидзе. «У нас в Грузии никогда не было антисемитизма», — первое, что сказал он мне. То, что я разделял его неприязнь к России, как бы само собой разумелось. Разговор ведется, естественно, по-русски. Его специальность на Западе — русская музыка: Чайковский, Рахманинов.
В перестроечное время одна будапештская славистка, автор монографии о русском символизме, чье татарское происхождение было для меня отнюдь не очевидным, без устали клеймила русификацию Казанского царства.
Почему Грузия? «Почему стрекоза», а не муха, червяк или навозный жук — что-то менее декоративное? Их там предостаточно, «самоопределившихся».
Представлением о Грузии я обязан настенной живописи в шашлычных: люди в папахах пируют на фоне гор и косуль, к ним приближается колхидская дева с амфорой на плече. Путь к сердцу мужчины, как известно, лежит через желудок. Предпочесть шашлычную «котлетам», где хлеба больше, чем фарша — то же, что от своей благоверной сходить «налево».
Грузия не просто одна из «самоопределившихся» республик, среди них она — неверная возлюбленная. Русское подростковое сознание, «лыбясь», распевало про отечественных красавиц:
Там усатые грузины,
Красное вино,
Та-та-та-та (не помню) апельсины
Ждут вас всех давно…
«Грузины спят с нашими женщинами», и в ответ еще обиднее: «Ваши женщины — это наша шашлычная». («Сосо, а твоя жена кончает?» — «Что она, блядь?»)
Все шиворот-навыворот: Грузия — красавица на ладони у Кинг-Конга.
Якобы Мамардашвили[2] сказал: «Последний грузинский нищий не стал бы есть селедку с газетки, а русский интеллигент может». Малые народы русских не столько ненавидят, сколько презирают — если уж кого ненавидеть, то немцев или турок. Немцы — палачи, турки — одно слово, «турки». А русские всего лишь свиньи. Посмотрите на Гамсахурдиа, чья участь достойна стила Тацита[3], посмотрите на Нино Бурджанадзе. Да хоть на медведя Саакашвили. Их холила сама природа. И вы хотите, чтоб они вас любили? Вы — прошки, наливающие рюмку хересу своему барину. Теперь вы в его барском халате, ноги на стол. Вместе с вами с газетки есть?! Да мы ровня вашему барину.
Я не стану насмехаться над жующим галстук Саакашвили. Я тоже грыз на уроках свой пионерский галстук, мечтая убежать заграницу и стать как Ван-Гог.
Спародируем вопрос армянского радио[4] : «Правда ли, что Грузия — суверенное государство? — Правда, но мы любим ее не только за это». В оригинале звучало так: «Правда ли, что Чайковский был гомосексуалистом?» — «Правда. Но мы любим его не только за это».
Грузия завоевала сердце России. «Ибо крепка, как смерть, любовь, люта, как преисподняя, ревность». Воевать Грузию, дробить Грузию, как камень в почке, потом оплакивать ее же — а в действительности себя — всхлипывая: «Не пой, красавица при мне ты песен Грузии печальной…». Вот почему Грузия.
*
Автобус был полон. Все рвались в Вильнюс, там проводился мастер-класс в помощь изучающим идиш. (Это я шучу. Всегда надо предупреждать, когда шутишь, а то рискуешь быть неправильно понятым.) Долгие годы «говорить на жаргоне» значило говорить на идиш. Сегодня идиш в фаворе — после того, как душа его отлетела. Он политкорректен: никакого сионизма. Милуйся хоть с Ахмадинежадом, по примеру пейсатой Натурей Карта[5] — никакого риска быть обвиненным в антисемитизме — самом страшном грехе, по понятиям нашего времени. «Мама лошн» звучит и с университетских кафедр, и с концертных эстрад. На «мама лошн» читается Нобелевская лекция. А Тора переведена на идиш? Сталин, скорей всего, переводился — и мысль, от которой душа каменеет: «Майн кампф» в переводе на идиш.
*
Вильнюс… За большими барочными воротами начинается старый город. Здесь польский дух, здесь Польшей пахнет. Пахнет ксендзом. Для евреев, со времен Виленского Гаона, Вильно — «Иерушалайм де Лита» (пожить в «Вильнюсе» им не довелось — может, каких-то несколько месяцев). Но так как и церквей здесь — слава Богу, не меньше, чем в Иерусалиме, их прихожане тоже могли бы говорить: «Litewska Yerozalima». И стало бы одним спорным Иерусалимом на земле больше. Подчеркиваю, на земле.
«Литовский Иерусалим» — цвéта литовского акцента в русском языке: легкая серость на белом коне. У этого города женское лицо. Говорят: «У войны не женское лицо», а здесь женское: немного поблекшее, худощавое, тонкие губы, высокомерно-постный взгляд, который по-русски не прочитывается. К счастью. Ничего хорошего о себе не прочитаешь. Вильнюс вывесил грузинские флаги. «Капитулировал». Стал похож на Берлин сорок пятого. Из всех окон, на всех домах белые простыни, крестообразно перечеркнутые красной краской, и в каждом из четырех белых квадратиков по красному крестику. Кругом молодые люди с такими же простынками за спиной, завязанными на груди.
*
«Музей оккупации» в бывшем вильнюсском КГБ, соседнее с консерваторией здание.
Спрашиваю: «Почему „оккупация“, а не „аннексия“? Мы же не говорим „оккупация Боснии и Герцеговины Австрией“ — аннексия. Не говорим „оккупация Австрии Германией“ — аншлюс».
Я искренне хотел услышать от сотрудницы музея доводы в пользу термина «оккупация». В случае их убедительности, у меня не было ни идеологических, ни эмоциональных причин их не принимать. Однако есть вопросы, сама постановка которых недопустима. Например, можно ли поставить в заслугу Гитлеру падение безработицы или строительство автобанов? Или были ли положительные стороны у сталинского «менеджмента»?
Вопрос выдавал меня с головой. «Конечно, оккупация! — ополчилась она на меня. — У нас было независимое государство!»
Она лупила меня лозунгами, а могла б — делала это прямо транспарантом. Мое смирение только успевало подставлять щеки. «Помилуйте, ведь я эту власть ненавидел, как и вы. Мы были лишены одного и того же». Нет! Никаких «мы». «Но погодите, чем я хуже вас?» Моя деликатность безмерна. Не спрашивал: чем вы лучше меня? — «чем я хуже вас?». Не оценила. И царская Россия была чудовищна — хотя в защиту царей я слова не сказал. Но от меня этого ждали: «государства российского», бряцания имперскими кимвалами. Я же всего-навсего настаивал на нашем с нею равенстве в ущемлении прав.
Нет! Где родились мои родители? Я — очень робко, на цыпочках: вообще-то мама родилась на Украине, когда Украина не входила в состав Советского Союза — какая там была власть десятого апреля двадцатого года? Она ходила в еврейскую школу, она спивала мне колыбельную про то, как «батько диток шукаэ». (Вопрос на полях: достаточно ли этого для получения украинского паспорта или необходимо еще пройти тест на знание украинского языка?)
Я мог говорить что угодно, стлаться горным туманом у ее ног — кто усомнился в правомерности термина «оккупация», тот заслуживает головного убора в форме конуса, разрисованного языками пламени. Ему уготован костер и вечные муки на том свете. «Но не бывает оккупации без коллаборации — можно ли считать Баниониса коллаборационистом?»[6] — «Нет, у него не было выхода». (Замечание на полях: тем не менее я всегда чувствовал себя здесь оккупантом. И остальные тоже. Некоторые, наливаясь при этом сознанием своей силы, некоторые же, как я — сглатывая слюну.)
*
Произнеси пароль «одна шестая», и каждый русский на него отзовется. Не только люди с ампутированными конечностями, но и целые государства испытывают фантомные боли. Болит красавица Грузия, беглянка из гарема, болит Юрмала, наша карманная Европа, десятилетиями удовлетворявшая нашу потребность в Западе, болит Украина… У, предательница! У, фашистка!
2014
У Сусанночки есть одно удивительное свойство: попадать в самую точку. Когда в последних известиях показали, как Жириновский стал паясничать, по-птичьи надувая зоб и по-всякому произнося «ы-ы» — букву, «которую надо отменить», Сусанночка сказала: «Подает знак. „Ы“ это „Крым“. И ведь угадала, планировали не только хапнуть — горячие головы были не прочь переименовать Крым в «Тавриду», что позволяло присовокупить к имени верховного главнокомандующего титул «Таврический»[7].
*
Отправил письмо некоему Денису — так представился голос в трубке, очень мило пригласивший Леонида Моисеевича (кто меня так еще называет!) на «русские дни» в Париже. Прежде от таких приглашений не отказывался: тусовка, себя показать, на других посмотреть.
Дорогой Денис!
К сожалению, я вынужден отказаться от культурной программы «Русофонии». Я уже поставил об этом в известность издательство «Вердье». Уже после нашего с вами телефонного разговора, министерство юстиции потребовало закрытия «Мемориала». И это в придачу к украинскому ужасу или «сиротскому закону» [8]. Россия, воюющая с Украиной, страшный сон. Равно как и с Грузией. А теперь еще и «Мемориал». Я всегда считал «Русофонию» детищем меценатствующего предпринимательства, не связанного с государственными институтами. Вдруг вижу: в «группе поддержки» логотип «Русского мира». Возможно, он стоял и прежде, я просто не замечал. В моем представлении русский мир был растерзан в ГУЛАГе. Как смеют потомки гулаговских палачей причислять себя к нему? Предстоящая расправа над «Мемориалом» — та черта, которую я лично не могу переступить. Поверьте, мне очень неприятно, что своим отказом я разочарую — а возможно, и подведу тех, кто меня пригласил и с кем я имею удовольствие быть знаком.
Всех благ, и простите,
Ваш Леонид Гиршович.
*
Три моих романа вышли по-французски с пометкой: «Publié avec le concours du Centre National du Livre», что сделало уместным мое присутствие на русских книжных посиделках во Франции. У Москвы возражений не было. Вообще же отношения между представительницами Федерального Агентства по Делам Печати и представительницами прекрасного пола из Национального Центра Книги воспроизводили в миниатюре излюбленную геометрическую фигуру российской внешней политики. Фигура эта называется заколдованный круг. Русские дамы были в претензии к французским дамам, что те, дескать, их не держат. У российской стороны от обиды постоянно дрожали губы. Взаимная «приязнь» была тем сильней, что французам по определению все позволено, а русские по определению всего лишены и бушуют: дескать, это за наш счет им все позволено.
С французами на таких посиделках иврит не раз приходил мне на помощь. Сколько раз на мое безнадежное «ду ю спик хиброу?» вдруг слышу: «Кен, кцат». А больше, чем «кцат» — «немного» — мне и не надо. На «Радио Франс» ведущая, улучив момент, шепнула мне — как будто тайком поцеловала: «Я тоже еврейка». Евреи во Франции свою «еврейскость» держат в кармане, только в нагрудном, откуда она игриво выглядывает. Во Франции «происхождение» — неприличное слово, можно показать лишь самый кончик. Мы же все французы. Есть издательства, наотрез отказывающиеся печатать Juif с прописной, что, в соответствии с французской грамматикой, как мне объяснили, означало бы принадлежность к этносу, тогда как то же слово, набранное со строчной, указывает на иудейское вероисповедание, имеющее, наряду с христианством и исламом, законное право на существование. Недавно в одной книге мне встретился компромиссный вариант: в восточной Европе евреи, а в западной — иудеи («Евреи и ХХ век». Пер. с фр.). Как быть французом, оставаясь евреем? При том, что перестать быть евреем никакой еврей не может, даже французский.
2015
В гостях у Гали с Сашей, не переставая обсуждали одно и то же: Украина, «Немцов на Москворецком мосту». (Историческое полотно будущего классициста. Время действия — три дня назад[9].) Но в первую голову — Украина, потому что это сильно не чужой человек, там наши корни. Сегодня у нас какое — 2 марта 2015? А я еще утверждал, что «жаждать присоединения Севастополя к России московское градоначальство может на том же основании, на каком венский магистрат мог бы рассчитывать в один прекрасный день на карте Австрии обнаружить Лемберг».
Тогда, в печальной памяти грузинское лето, московским градоначальником был великий крымнашист Лужков. Нет, я бы не поверил, что такое возможно: «Крым наш». Как не верю, впрочем, и сейчас, что он наш. Только мало ли, кто во что не верит. Зеев Жаботинский, говоря об Украине, категорически не верил в жизнеспособное украинское государство. Если он ошибался — хотя «одинокий Зеев» (имя «Зеев» означает «волк») всегда как в воду глядел, — то в грядущем параде незалэжности лозунг «Слава Украине!» должен быть изменен на «Слава России!». Это благодаря России жовто-блакытный прапор больше не связывается с ряжеными. О нет! Отныне это символ противостояния агрессору, захлебывающемуся собственным враньем:
Он часть свою бросил. Пошел воевать,
Чтоб шахты в Донбассе народу отдать[10].
Галя возразила по поводу массовой коллаборации с немцами: вся оккупированная Европа сотрудничала с нацистами, национальные батальоны СС формировались от Норвегии до Хорватии, и Франция не являлась исключением (разговор происходил в Париже). Но советская пропаганда некогда преуспела, изображая украинских националистов самыми отпетыми, хотя все были хороши. Даже немцы прощены, а украинцы нет.
Галочка, боюсь, это была не советская пропаганда, а еврейская память, всячески этой пропагандой заглушаемая. Советская власть как раз занималась противоположным: живописала неуемную радость украинцев и белорусов, воссоединившихся со своими братьями в СССР. Прощай, панская Польша, — здравствуй, свободный труд. Во время войны на стороне немцев была лишь жалкая кучка буржуинов и церковников. Простые люди все как один подпольщики — и на Украине, и в Прибалтике, и в Краснодоне. Процентная норма для изменников Родины из числа местных жителей была одинакова для всех национальностей и устанавливалась по методу социалистического реализма. Кто был вне этого метода, оказывался вне закона и лишался права на упоминание, будь то сионисты, эсперантисты или крымские татары. Бандеровцы исключения не составляли.
Галя со мной даже не спорит, мы здесь все свои.
Но, с другой стороны, Украина — свой человек? Нет своих. Признайся, что тебе наплевать на Украину с высокой вышни. Просто ты ненавидишь Россию, о чем тебе говорилось неоднократно и даже печатно. А ненависть — это уже страсть. Поэтому на Россию тебе не наплевать. А что Украина? Этих украин там — ДНР, ЛНР, ДКСР (Донецко-Криворожская Советская республика), ЗУНР (Западно-Украинская Народная Республика). Перечислять дальше? И спивают на мове своей — ухохочешься: «Пиду ли я дручком пропэртый». И Рада, полная племенных быков — стоят друг в дружку уперлыся, все эти яроши с демьянюками, которые тебя бы позжигали еще поперед нимцив.
*
Демьянюка я видел на суде. Существо, выхваченное случаем из безликой массовки, чтобы стать исчадьем ада. Бритоголовый, с бычьей шеей, упирающийся: «буду боротыся», — не хватало сивых усов, спускавшихся хвостами, а так по Гоголю: «Набежала вдруг ватага и схватила его под могучие плечи. Двинулся было он всеми членами, но уже не посыпались на землю, как бывало прежде, схватившие его…». А чуть менее полувека назад — охранник в эсэсовской форме, которую естественным образом предпочел красноармейской. Если учитывать, чéм было колхозное строительство на Украине и чéм был для красноармейца немецкий плен, оно и понятно. Как и то, что Демьянюк жалеть жидив не станет. Разве его кто-нибудь пожалел, когда он с другими пленными околевал от голода, дичая как зверь? (Не задавайся вопросом: а как бы ты на их месте? Если сможешь.) Первоначально Демьянюк обвинялся в том, что был надзирателем-садистом по прозвищу «Иван Грозный». Уже после вынесения смертного приговора, адвокату Шефтелю удалось документально подтердить факт гибели «Ивана Грозного» (некоего Ивана Марченко) при освобождении лагеря Собибор. «Ну, был он обычным вахманом», — сказал мне М. Хейфец, автор книги «Украинские силуэты», насмотревшийся на таких вахманов за годы своего заключения. Советские диссиденты, в том числе и жившие в Израиле, тогда выступали на стороне Демьянюка. Для всех остальных он был украинец-коллаборационист — а тот или другой, какая разница, у каждого один и тот же сорок седьмой размер петли.
Мне запомнился прокурор. Его задачей было сделать из украинца-вахмана второго Эйхмана. Обвинитель на показательном процессе — отрицательный герой. Лягушку надували, пока она не лопнула. Я был на заседании, когда прокурор пытался доказать, что Демьянюк не такой уж и кретин, а Демьянюк стоял на своем: нет, кретин, ваше благородие. Между ними произошел швейковский диалог (на самом деле «Швейк» жутковатая книга):
— Не прикидывайтесь слабоумным, вы закончили десятилетку.
— Никак нет, я закончил пять классов.
— Но вы учились в школе десять лет. Как это может быть?
— Осмелюсь доложить, я в каждом классе оставался на второй год.
— Вы были пионером?
— Так точно.
— Значит, вы не могли оставаться на второй год.
Смертный приговор Демьянюку был встречен объятиями присутствующих, слезами радости. Процесс транслировался по телевидению, на него водили школьников, ему сопутствовали знамения. Так приглашенная защитой женщина-эксперт (ставился вопрос о подлинности удостоверения, представленного КГБ при посредничестве услужливого Хаммера,[11]) вскрывает себе в гостинице вены — ее спасут. Один из адвокатов выбрасывается из окна высотного здания в центре Иерусалима («К нему явились призраки замученных» — из разговоров). Чуть ли не на его похоронах Йораму Шефтелю, главному защитнику, плеснули в лицо кислотой.
Но советская власть кончилась, и окривевшему на левый глаз Шефтелю удалось раздобыть документ, по ознакомлении с которым Высший Суд Справедливости, последняя судебная инстанция Израиля, счел вину Демьянюка недоказанной.
Спустя без малого двадцать лет Демьянюка снова экстрадировали, тоже под барабанный бой масс-медиа — на сей раз по запросу Германии. Любая попытка показательного процесса — показательна, вне зависимости от того, удалась она или нет. Носилки с Демьянюком бороздили океаны, дабы баварский суд мог признать его соучастником в убийстве тридцати тысяч человек — столько евреев было уничтожено в Собиборе за время, что бывший красноармеец Демьянюк служил там охранником. (Защита: «Хотите вину за геноцид свалить на других?».)
Есть преступления, несовместимые со сроком давности — бывают же ранения, несовместимые с жизнью. А вот преступлений, несовместимых с жизнью, в Европе больше нет. Демьянюка за соучастие в убийстве 30000 человек приговорили к наказанию в виде пяти лет лишения свободы — в той мере, в какой он мог бы ею пользоваться, не будучи наказан, то есть практически в нулевой, что суд и вынужден был констатировать, отпустив его носилки на все четыре стороны, а именно в старческий дом через дорогу.
*
Дешевый пансион в центре Петербурга — для меня Ленинграда. Ура! Первая годовщина возвращения Крыма в родную гавань. В Донбассе русские люди не отстают от крымчан. Ввиду славной годовщины задерживаюсь на кухне дольше обычного, пытаясь разговорить приезжих. А они как античные скульптуры, эксгумированные два с половиной тысячелетия спустя: на месте лиц у всех одинаковый каменный блин. «Много беженцев из Донбасса?» — спрашиваю одну из Ростовской области. «Да, беженцев много. У нас говорят: вот им девятьсот рублей в день, а мы живем на четырнадцать тысяч в месяц. А я считаю, люди от смерти бегут (мол, я хороший человек). Родственники на Украине, они все зомбированные…». Цены? — на вопрос провокатора, что, дескать, все дорожает. Вздыхает: хорошо еще, что Путин Крым у них успел забрать.
На заре своего существования, на «детсадовской» его фазе, человечество тоже не ведало причинно-следственной связи между приятностями с «передними глупостями» и деторождением.
Там и сям по трое кучкуются омоновцы, полицейские. Вот стоят в своих черных куртках как три бочонка. Я спросил у одного тоном своего, на ходу:
— А что, намечается акция?
— Нет, — улыбается. И что-то еще сказал веселое, чего я не расслышал. Сорок лет оркестровым артиллеристом — под грохот литавр. Можно и оглохнуть.
На пешеходной Малой Садовой, на стыке с Невским, только что завершился пикет «Навеки слитно» («Крымнаш»). Пикетчики сворачивают транспаранты. С виду симбиоз советского прошлого с кремлевским настоящим. Три полицейских, из которых один оказался женщиной, наблюдают без всякого интереса. Я уже собрался пройти мимо, как смотрю: подходят два внесистемных оппозиционера. Он — как щепка худой, длинный с птичьим лицом, изборожденным морщинами и аккуратно подстриженной бородой. Она — маленькая чернавка, против него совсем крошечная, тоже с птичьим клювиком.
Отправив ее от врагов подальше, чтоб там раздавала «литературу», сам он бесстрашно стал предлагать прохожим оппозиционный листок в метре от пикетчиков. Сто лет назад мальчишки-газетчики выкрикивали бы:
— «Настоящие новости»! Годовая инфляция в России приблизилась к семнадцати процентам! Школьные учебники подорожали в Петербурге вдвое! Рота добровольцев из Екатеринбурга пополнит ряды донбасских сепаратистов! Газета «Настоящие новости»!
Он делал это молча.
Активист с мегафоном, призывавший всех на митинг по случаю реформы правописания («Крымнаш») потребовал, чтобы у внесистемного оппозиционера проверили документы. Тот, казалось, только этого и ждал. Паспорт наготове.
— Я не совершаю ничего противозаконного, я раздаю на Невском газету, что разрешено.
Он обращается к блюстителю порядка, в котором я не сразу признал женщину. Русским милиционершам, доселе подчеркивавшим свои формы, модель «унисекс» в диковинку. Одна старуха, провожая глазами молоденьких курсанток, обмундированных во все новенькое и непривычно мужское, сказала другой: «Бабье в формах. Если бы еще в военное время».
Полицейская полистала паспорт, потом взяла газету «Настоящие новости» и стала читать.
— Тут клевета, — начала было полицейская. — Посмотрите, что вы пишете…
— Я ничего не пишу, тут нет моего имени. Я только раздаю газету.
Некоторые из проходивших по Невскому брали: дают — бери, бьют — беги.
— Дайте мне, — я взял тоже.
Ни дать ни взять кружок энтузиастов подрывной литературы, что-то бурно обсуждающих.
Я стоял с той стороны чугунной цепи — отделявшей Невский от Малой Садовой — где располагался лагерь патриотических сил. Вроде как сочувствующий.
— А все-таки один против всех, — замечаю я мужчине с мегафоном. — Мужественный человек.
— Какой он мужественный? За ним Госдеп. Ходорковский вон бросил их, убежал… Бросил вас Ходорковский, убежал! — крикнул мужчина, чтобы все слышали.
— Не говорите — продолжаю я . — Помните, как писал Симонов?[12] «Да, враг был храбр, тем больше наша слава».
К такому повороту мысли патриотический лагерь был не готов. Столкнувшись с дилеммой: признать храбрость врага или умалить свою славу, они как-то поостыли. И вскоре мы оказались втроем — сообщница агитатора вернулась со своей торбой, полной «Настоящих новостей».
— А вам не страшно? — вопрос, на который отвечают охотно.
— А что они могут сделать?
*
Вечером у милейшего Димы. Лена, как всегда, приготовила что-то изысканно-«западное», с чем никак не вязалось мое обыкновение в России пить водку. Такой уж я сноб. В стране, где любят грузинские вина или, во всяком случае, любят их хвалить, лучше пить водку.
И тут кто-то говорит:
— Сегодня сменить Путина может только худший.
Повисла зловещая тишина.
*
…И конечно же слово «Россия». Как многомиллионный выдох при виде чего-то бесконечно дорогого. Это слово повсюду: на каждом втором сувенире в подземных переходах, на каждом торговом знаке — им пронизано все, сверху донизу и снизу доверху, оно — та самая вертикаль, на которой готовится шаварма. «Россия» глядит на тебя с шевронов, бонбоньерок, строительных лесов, этикеток на бутылках, глядит с тревогой, болью: храни меня беззаветно в труде и в бою. Вот в витрине консервы «Оленина тушеная, войсковой резерв» в ореоле гвардейских лент. В питейных заведениях настрой также глубоко патриотический, о чем свидетельствует надпись на дверях: «Бросить пить в такое сложное для страны время глупо и подло». Думаете, Швейк? Нет, написано кровью сердца.
Особенность российского стеба — его человечность, от которой страшно аж жуть. Взять хотя бы объявление над дворовой аркой в одной из Подьяческих, где некогда проживали салтыков-щедринские генералы: «Стоянка машин у ворот запрещена. Аномальная зона! Самопроизвольно спускаются колеса».
Бесцельно брожу по городу, ибо цель во мне. Сколько бы я ни записывал, ни подслушивал, ни подглядывал — все сэлфи. Например, стою на Почтамтской и провожаю взглядом въезжающие во двор машины. Все, как одна, цвета и блеска воронова крыла. По днищу каждой охранник проводит чем-то, напоминающим сэлфи-стик. Это «Газпром».
Очередь в железнодорожную кассу, кругом мониторы. Все то время, что народ стоит в очереди, над его головами на экранах полезная, более того, жизненно необходимая информация: как вести себя при пожаре, при авариях на газопроводе и т.п. Постоянно мелькает: «Будьте бдительны». Телефоны доверия — ФСБ, МВД. Особая заслуга в оказании помощи населению принадлежит МЧС во главе с Шойгу. «Психологами МЧС оказана помощь в 47 случаях… Запах газа — выходите! Подстерегает опасность… Если кто-то спрашивает… Будьте бдительны. Знай, умей, будь готов. МЧС было спасено…» Здравствуй, Орвелл.
*
— Что красит нежным цветом стены древнего Кремля?
— Утро.
— Кто просыпается с рассветом?
— Вся советская страна.
«Такси не воспользуетесь?» Не воспользовался. Видно, ждет на привокзальной паперти, когда его встретят. А на самом деле никого он не ждет, этот пассажир с чемоданом — он подло подслушивает.
— Вот капитан переживает: опять ждать приходится.
Капитан — холеный молодой человек с аккуратно подбритыми черными усиками, нежная тщательно выбритая кожа. На рукаве треугольник: «военная комендатура», «военная полиция» или что-то в этом роде. Остальные, и говорящий, и те двое, кому он это говорит, постарше — и возрастом, и званием: два майора и подполковник. Одеты с иголочки, во все новенькое, фуражки нормальной высоты.
Неподалеку выстроилась… не знаю, рота? Я служил в другой армии. Человек 80-100 мальчишек, тоже в новеньких ушанках, в новеньких куртках, с новенькими лицами. К кому-то льнет девушка. Кто-то с футляром — не то от подзорной трубы, не то для свернутого в трубку ватмана. «Армия потенциального противника»… Так было когда-то, в мои армейские семидесятые, когда в Негеве до горизонта рядами стояли захваченные у египтян Т-52. Неужели снова?
Стоя на Комсомольской площади с чемоданом, я, не покладая ушей, слушаю, о чем говорят их благородия. Тугоух я стал (чертовы литавристы!), приходится напрягать слух до крайности. Не могу же я переспрашивать: «Простите, товарищ майор, откуда, говорите, из Луганска?»
— Да, команду из Луганска в Питер, в Военно-медицинскую Академию.
— А я вчера, — говорит капитан, — сто тридцать первый десантный полк целых два часа автобусами отправлял. Автобусы от министерства идут.
Так Москва и Ленинград форсят друг перед дружкой, не замечая, что неугомонный не дремлет враг: разузнал все пункты дислокации 131 десантного полка и с чемоданом прыг-скок по ступенькам в метро.
*
— Мужчина, хотите знать, как остаться здоровым? — протягивает листовку, в которой подробно описано как — и куда за этим, какими-то пестрыми бутылочками и баночками, надо обращаться. — Возьмите, ознакомьтесь, а потом позвоните. Скажете: от Виктории
— Значит Вика?
— Нет, Виктория. Это значит «победа». Но можно и Вика.
— Вы уже победили? Вы же с Украины.
Разочаровываю.
— Слышно, да? Да хоть бы Путин все взял. Геморроя не будет ездить туда каждые три месяца.
Она из Запорожья, из Мелитополя, слыхал ли я? Между прочим, закончила музыкальное училище. У них там хорошо. Какие овощи, какие фрукты. Разве это овощи, разве это фрукты — то, что они здесь в Москве едят.
— А вы не допускаете, что Россию Америка посадит на голодный паек, а Украину начнет кормить. В Мелитополе станет лучше, чем в Москве.
— А я не такая глупая, как вы думаете. Квартира-то у меня в Мелитополе осталась. Чего б я туда таскалась?
Провинция, все чепурненькие по сравнению с неопрятной мощью великого соседа, говорящего: да ты же свой. А вот свой ли он тебе — не знающий ни солнца, ни лета, ни фруктовых садов, ни твоих мелкотравчатых малороссийских обид, что легко поймут и разделят с тобой другие, оскорбленные и униженные «достоевским народом».
Тут представилась возможность с нею проститься, поблагодарив за приятный разговор, и пусть раздает свои гигиенические листовки дальше.
— Ну вот, я пришел, мне, собственно, сюда.
Я поражен открывшимся зрелищем. На «Немцовом мосту», куда я, собственно, шел, волны цветов. Потоп. Знал, что увижу цветы на месте трагедии, но не столько. Будто все эти дни беспрерывно шел дождь, и каждая капля превращалась в цветок. Весь парапет до середины моста в розах. Нечто подобное я видел в Варшаве после убийства отца Попелушко[13]. Место живо: одни уходят, другие приходят. Сколько дней уже так!
*
Недавно Натаньягу призвал граждан Дании и Франции воспользоваться «законом о возвращении», при условии, что он, этот закон, на них распространяется… Надеюсь, я выразился политкорректно, поскольку еврей, согласно последним изысканиям, это не национальность, а профессия… пардон, вероисповедание.
Наряду с Данией и Францией страною, проживание в которой небезопасно для вышеуказанной категории граждан, сочтена нэнька Украина. Тогда как ее сосед слева — если плыть по течению Днепра — представляется надежным оплотом всех антифашистских сил и страною, где так вольно еще никогда не дышал гражданин, подпадающий под действие «закона о возвращении». Тем не менее словно какое-то поветрие охватило этих граждан. Значительная часть их озаботилась получением израильского гражданства без того, чтобы реально им воспользоваться. До поры до времени.
А что я скажу?
Я знаю точно, чего я не скажу, чтоб никого не обидеть. Не так давно еще московская богема кривились: «Израиль? Фи». Теперь Израиль свой в доску, это как минимум всероссийская здравница. В том числе и для Путина, который наряду с московскими евреями вполне заслужил право на запасной аэродром, как теперь называют Израиль. Но речь же не об Израиле — о России. Мне трудно себе представить, чтобы армия дармоедов — я выбрал слово помягче — не составила список тех, кто на всякий пожарный разжился израильским гражданством. Увы, увы! Я вижу опасность пожара, но я не понимаю, чем в случае возгорания поможет второе гражданство — израильское или любое другое? Гражданин России, в земле российской сущий, не является иностранцем, какой бы коллекцией иностранных паспортов он ни располагал, и вступиться за него ни одна из стран, выдавших этот паспорт, не сможет. Но совершенно бесспорно, что даже если органы власти до поры до времени закрывают глаза на незадекларированное второе гражданство, завтра они по какой-то причине сочтут целесообразным приподнять веки, и тогда за неоплаченный штраф набегут пени, равные стоимости твоей квартиры. Трудно ставить себя на место других, запаниковавших, ни в чем более не уверенных. Все же я бы не стал, взяв израильское гражданство, оставаться в стране, которая может выкинуть все, что угодно.
*
Шел с Маросейки на Мясницкую переулками. В одном имело место что-то молодежное и над входом горело: «Люби то, чем занимаешься». Нет чтоб «Занимайся тем, что любишь». Страна Иванов Денисовичей, идеология Гулага.
*
До Берлина еще лететь часа полтора. Вкусовой эквивалент России: смесь черной икры с красной. Глаза слипаются. Вдруг голос:
— Нет, Россию нельзя затоптать.
Привез из Москвы вырезной шаблон — этакую картонную трафаретку с картинками, фломастерами и стихами для Эсти:
Наш воробьишко патриот,
Живет в России круглый год.
Примечания
[1] В декабре 2021 г. депутаты Львовской областной рады проголосовали за переименование России в «Московию».
[2] Мераб Мамардашвили (1930 — 1990) — советский философ грузинского происхождения.
[3] Звияд Гамсахурдия (1939 — 1993) — первый президент независимой постсоветской Грузии, погиб в ходе гражданской войны при невыясненных обстоятельствах.
[4] «Вопросы армянского радио» — устный сатирический фольклор.
[5] Ультраортодоксальное направление в иудаизме, не признающее государство Израиль. Согласно Нетурей Карта воссоздание еврейского государства обусловлено приходом Мессии.
[6] Литовский актер, звезда советского кино.
[7] «Светлейший князь Потемкин-Таврический» — покоритель Крыма, фаворит Екатерины.
[8] В 2012 году Государственной Думой был принят закон, запрещающий гражданам США брать на воспитание российских детей-сирот.
[9] 27 февраля 2015 года оппозиционный политик Борис Немцов был застрелен по заданию чеченской спецслужбы.
[10] Между 2014 и 2022 гг. официальная Москва утверждала, что не является стороной конфликта в Донбассе. Российские военнослужащие, воевавшие там, формально находились в отпуске.
[11] Арманд Хаммер — американский предприниматель, находившийся в доверительных отношениях с кремлевскими руководителями, от Ленина и до Горбачева.
[12] Константин Симонов — советский поэт и партийный функционер.
[13] Польский священник, убитый сотрудниками тайной полиции в 1984 г.
